Возможно ли невозможное?

Эссе на выходные, 6 февраля 2022 г.

Владимир Путин и Си Цзиньпин усиленно демонстрируют улучшение отношений между двумя странами, которые, по мнению ряда экспертов, вот-вот могут перерасти в тесный альянс. Мне, однако, такой сценарий представляется невероятным: я не вижу рациональных мотивов для такого союза, и не вижу возможных форм его проявления, если не принимать во внимание PR-овскую его составляющую.

* *    *

Си и Путин – два авторитарных лидера. Каждый из них пришел на вершину власти своим путем; каждый из них в какой-то момент поверил в свою исключительность; каждый из них в какой-то момент начал перестраивать политическую конструкцию в своей стране с целью узурпации власти и сохранения ее в своих руках на максимально длительное время. Путин это сделал в 2011–2020 гг., сначала получив разрешение Конституционного суда на свой третий президентский срок, а затем изменив Конституцию страны, сняв для себя ограничение по срокам пребывания в Кремле до 2036 г. Путин уничтожил политическую конкуренцию в России и посадил в тюрьму Алексея Навального, единственного политика, который продолжал бороться с ним за власть, и уже никто не сомневается в том, что в 2024-м Путин без проблем получит мандат на следующий президентский срок.

Си в 2018 г. изменил Конституцию, убрав оттуда ограничение на пребывание на посту Председателя КНР, но ему предстоит доказать прочность своих позиций: в октябре текущего года состоятся выборы Генерального секретаря Компартии Китая, а еще через год – перевыборы Председателя КНР. Можно с большой долей уверенности предполагать, что Си провел максимальную зачистку членов ЦК КПК, которые будут голосовать в октябре, убрав оттуда всех, кто мог составить ему серьезную конкуренцию. Однако ему предстоит это подтвердить.

То, что два лидера движимы мотивом узурпации и продления личной власти, не означает, что они похожи между собой. Главное различие, которое я вижу между ними, касается видения будущего своей страны: у председателя Си оно всегда было и со временем кристализовалось, у президента Путина его никогда не было. Все исторические аналогии плохи, однако ими удобно пользоваться. Для меня Си это смесь Егора Лигачева, идеолога КПСС времен Горбачева, который «не мог поступиться принципами» и выступал против каких-либо  изменений в жизни страны, хотя всем было очевидно, что в том виде она не могла дальше  существовать, и Юрия Андропова, советского генсека, который пришел к власти после Леонида Брежнева и верил в то, что неэффективность советской системы можно победить наведением порядка в стране.

Си хочет видеть Китай процветающей страной с богатым населением, но уверен, что этого невозможно достичь, если Китай перейдет на «традиционные» рельсы идеологического разнообразия и конкуренции, по которым пошли страны-соседи (Индонезия, Филиппины, Вьетнам…). Этот путь, по его мнению, ведет к распылению сил, к выбору неэффективных решений в интересах узких групп, и, в итоге, лишит Китай самостоятельной роли в мире, поставив его под влияние интересов других государств. Сверхзадача Си – сделать Китай во всех смыслах слова самостоятельным государством, но достичь этого можно, только если Компартия Китая будет сохранять монополию на власть.

Не отменяя частной собственности и не пытаясь отделить китайскую экономику от глобальной, Си провозгласил курс на «общее благоденствие», который подразумевает усиление роли государства в регулировании экономики и восстановление роли компартии в контроле за более равномерным (в его терминологии, «справедливым») распределением доходов в стране. Кроме того, компартия должна ограничивать стремление прослойки богатеющих китайцев к формулированию своих политических интересов и получению политического представительства.

Такая позиция, несомненно, находит поддержку у структур Компартии, которая готова отказаться от перспективы постоянного движения наверх за счет регулярного обновления высшего руководства страны, получив взамен гарантию сохранения и укрепления своей нынешней власти. Думаю, что желание Си сохранить монополию Компартии Китая на власть пока не вызывает отторжения у основной части населения: в конце концов, именно Компартия меньше, чем за 40 лет вывела Китай из состояния нищеты и экономической разрухи и превратила страну в мировую фабрику, ставшую важнейшим элементом глобальной экономики. 40 лет — это жизнь полутора поколений, и, значит, те китайцы, которые своими глазами видели Китай сразу после смерти Мао Цзэдуна, еще живы и понимают, какой путь проделала страна за это время.[1]

Запрос на рост уровня жизни в Китае остается высоким. Сегодня в китайской деревне живёт более 400 миллионов человек, многие из которых хотели бы переехать в город. 200 миллионов человек, живущих в китайских городах, переехали туда за последние 10 лет, и, очевидно, тоже мечтают о лучшей жизни. Они своими глазами видели, как менялась жизнь в стране, и готовы отдать мандат на власть коммунистической партии в надежде на продолжение стремительного экономического роста.[2]

Подводя итог, можно констатировать, что Си опирается на большой слой населения, которое помнит прошлое, видело стремительный рост и хочет его продолжения.

Владимир Путин и Си Цзиньпин – ровесники, по дате рождения их разделяет всего 251 день. Поэтому не удивительно, что для каждого из них пятилетка 1975-1980 гг. является точкой отсчета. Это время, когда они оба входили во взрослую жизнь, время, когда формировалось их мировоззрение. Но если Китай тогда находился в нижней точке своего развития, то для Советского Союза, пожалуй, это было время расцвета. Экономика продолжала расти. Открытие нефтяных месторождений Западной Сибири позволило пополнить бюджет. Совместный полет «Союз»-«Апполон» создавал видимость технологического паритета с западным миром.  Америка в то время увязла в экономических проблемах, порожденных вьетнамской войной, потеряла политическую устойчивость (Студенческие и расовые волнения 1968-го – Отставка Спиро Агню – отставка Ричарда Никсона – короткое президентство Джеральда Форда – захват американского посольства в Иране). Всё это в Советском Союзе называлось «новым этапом всеобщего кризиса капитализма», и казалось, что победа коммунизма уже не так далеко.

Такая эйфорическая и идеалистическая «точка отсчёта» сыграла злую шутку с Владимиром Путиным, который достаточно случайно оказался на вершине власти.[3] Для него, как и для многих его ровесников, период 80х-90х годов стал периодом упадка великого государства. Он не смог или не захотел связать коллапс СССР с порочной конструкцией советской системы, обреченной на развал, а решил обвинить во всём своих предшественников - Горбачева и Ельцина.

В начале своего президентства Путин пытался сформулировать план трансформации страны, опираясь на мировой опыт – результатом этого стала «программа Грефа». Однако очень скоро этот план был отброшен в сторону, чему поспособствовала изрядная доля политического везения: Путин пришел к власти практически в нижней точке трансформационного падения России,  и ему в самом начале правления в руки упали плоды реформ предыдущего десятилетия и благоприятной экономической конъюнктуры, проявившиеся в бурном росте экономики в начале 2000-х. Путин увидел, что состояние экономики быстро улучшается без проведения сложных и болезненных системных реформ.

Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Отказ от идеологии реформ и продолжения трансформации в сторону европейской модели государства привёл к тому, что доминирующим мотивом многих решений стало интуитивное желание «вернуться назад, в прекрасные 70-е годы», которое нашло поддержку у той части населения, которая почувствовала себя проигравшей в годы реформ. В лексиконе Путина «лихие 90-е», «величайшая геополитическая катастрофа ХХ века» и «кризис современной модели капитализма» заняли центральное место, а идея восстановления величия России, продвигавшаяся его пропагандисткой машиной, нашла благоприятную почву в общественном сознании.

Но каким бы хорошим ни был вчерашний день, его вернуть невозможно. Жизнь идёт вперед, многое вокруг меняется, и те схемы и конструкции, которые работали вчера, становятся неэффективными сегодня. Владимир Путин не решился на восстановление коммунистической идеологии (видимо, хорошо понимая, что население её не воспримет) и не нашёл ей никакой замены, без чего крайне сложно нарисовать для общества образ привлекательного будущего.  Отрицание эффективности экономической системы развитых стран, построенной на частной собственности и частной инициативе, породили ползучую национализацию и усиление государственного контроля за бизнесом. Однако попытка заменить каркас советской административной системы (каковым являлись структуры компартии) на вертикаль власти, опирающуюся на силовые структуры и страх, привели к разрушению всей правовой системы государства и превращению силовиков в рэкетиров.

В итоге возврат единичных элементов советской системы – устранение политической конкуренции, административный контроль за правами собственности, военное противостояние и технологический разрыв с Западом – блокирует движение вперёд, но не задаёт альтернативного вектора. Экономика потеряла динамику роста, доходы населения перестали расти. Конечно, неэффективность экономической системы Путина не означает её неустойчивости. Высокие цены на сырьевые товары позволяют без особого труда поддерживать макроэкономическое равновесие и устойчивый бюджет, финансировать оборонные и инфраструктурные проекты, но всё это с большим трудом компенсирует отсутствие частных инвестиций. Зависимость экономики страны от сырьевого экспорта растёт, а никаких новых конкурентоспособных на мировом рынке товаров или технологий экономика не производит.